Один, два, три... Главное - не падать. Падать нельзя, потому что это вызовет подозрения, потому что на асфальте по колено грязи, а ещё потому, что это больно.
Эш старательно не падает. Его хватает на целых два квартала, а потом асфальт всё-таки делает рывок и стремительно бросается куда-то вверх, пребольно заехав по носу. Некоторое время Нортон лежит и рассматривает окурок, валяющийся прямо у него перед носом. Окурок от тонких дамских сигарет с кокетливым розовым фильтром, из тех, что вместо честной табачной вони распространяют в воздухе мерзкий приторный смрад.
Этот самый розовый фильтр почему-то вызывает у Эша смутное беспокойство. В отличие от того факта, что он сам валяется носом вниз посреди довольно оживлённой улицы; это как раз он находит в порядке вещей.
Как он сюда попал?
Он понятия не имеет.
Где-то воет полицейская сирена, и это оказывает благотворное влияние на вестибулярный аппарат Эша. Ему удаётся вернуть асфальт в горизонтальное положение и уцепиться за ближайший фонарный столб. Свет фонаря неприятно бьёт в глаза; сейчас, кажется, ночь - или поздний вечер, потому что в лужах отражаются разноцветные огни неоновых вывесок. Стоит только повернуть голову, как они тут же сливаются в яркие полосы, и от их мельтешения начинает жутко ломить затылок. Приходится щуриться, но картинка перед глазами всё равно остаётся размытой. Эш пытается собрать мысли в кучу, и в таких случаях вроде принято говорить, что они разбегаются как тараканы, но к его ситуации это выражение не подходит - мыслей в его голове сейчас нет вообще. Он сейчас мыслит на уровне смутных ощущений - ни эмоций, ни воспоминаний, ни логики, ничего не осталось. Кроме, разве что, головной боли.
Тревога, вызванная найденным окурком и усугублённая полицейской сиреной, не проходит, лишь усиливается. После колоссальных усилий Нортон всё-таки отвоёвывает у небытия кусочек воспоминания: оно недавнее, пахнет табачным дымом и почему-то дешёвыми женскими духами.
- Рыжая, - бормочет Эш, заставляя случайного прохожего обойти его по широкой дуге. С психами связываться не стоит, это знает каждый, а там поди разберись, псих перед тобой или просто человек, потерявший память.
- Рыжая, - повторяет Нортон. И помолчав, добавляет задумчиво: - Моторола.
Два слова - это уже больше, чем пустота, это уже почти полное описание ситуации, и тут вдруг цепочка увязывается в одно - и духи, и тонкие сигареты, и старый поцарапанный мобильник занимают свои места в картотеке. Тревога постепенно перерастает в панику: сейчас Эш должен быть где-то... где?
Он не помнит.
Не помнит, как умудряется поймать такси. Не помнит, как заставляет таксиста битых полчаса возить его по городу, прежде чем вспоминает адрес. Не помнит, как отрубается в машине...
В себя он приходит только перед дверью квартиры. Чтобы попасть ключом в замочную скважину, приходится прицелиться, и это удаётся далеко не с первой попытки, но даже тогда проклятый ключ застревает в замке и не желает поворачиваться ни взад, ни вперёд. Эш ворчит и дёргает его туда-сюда, стараясь не шуметь, но результат тот же - замок не поддаётся.
Больше ключей в кармане не обнаруживается; зато обнаруживается простенькая отмычка - это из тех вещей, которые Нортон постоянно таскает с собой на всякий случай, вроде латексных перчаток, скальпеля и мультитула.
Замок поддаётся на удивление легко. Это удивило бы Эша, буть он немного более вменяем, но в его нынешнем состоянии восьмиминутный взлом сверхнадёжных итальянских замков, оснащённых дополнительной защитой, вполне укладывается в его картину мира.
Свет он не включает - передвигается наощупь, держась за стены. Пространство снова играет с ним какую-то злую шутку: вещи оказываются не на своих местах, комнаты меняют положение, а мебель - внешний вид, но это, в конце концов, нюансы. Главное, что в комнатах никого нет, а пистолет по-прежнему лежит в ящике стола.
Полубессознательное напряжение наконец-то отпускает. Закончив обход, Эш растягивается прямо на полу - на чём-то пушистом и мягком. Он не успевает задуматься, откуда у него в доме взялся ковёр, - просто подтаскивает его ко входной двери, заматывается в него, сворачиваясь в гигантский рулон, и... даже не засыпает - выключается, как будто щёлкает невидимый тумблер.
Сны ему не снятся.

Толстый ковровый рулон значительно смягчает удар, но Эш всё равно просыпается - включается обратно в мир, хоть и не до конца. Звук падения и задорный мат окончательно вырывают его из непроницаемой темноты... А лохматое рыжее существо выкапывает из уютного коврового гнезда.
С трудом распечатавшись, Эш пытается сесть. Получается плохо: позвоночник будто бы вылеплен из пластилина, пол под задницей шатается, как палуба попавшего в шторм фрегата, а стены угрожающе нависают над головой... которая, к слову сказать, разламывается на части.
"Я... пил? Вчера?" - думает Эш.
Думать больно. Столь долгое умозаключение незамедлительно отдаётся в затылке артиллерийской канонадой, и злосчастный алкоголик сваливается на бок и стонет, схватившись за голову. А потом его начинают протирать чем-то мокрым и горячим; Нортон пытается отмахиваться, но получается плохо - рыжая бестия никак не желает угомониться.
"Собака?" - запоздало удивляется Нортон. - "Откуда собака?"
Спустя примерно полминуты у него случается просветление - он вспоминает, что пса зовут Эш, и более того, приходит к сложному логическому выводу: если здесь крутится пёс, значит, где-то поблизости должен находиться и его хозяин. Правда, это открытие отзывается под сводами черепа очередным залпом артиллерийских орудий, снова заставляя Нортона выть, а его лохматого тёзку - слюнявить Эшу лицо с новой силой.
Кое-как отпихнув собаку, приподнявшись и с превеликим трудом оглядевшись по сторонам, - стены крайне нестабильны, и пол, пол сейчас провалится, - Эш всё-таки обнаруживает хозяина собаки. Тот почему-то сидит на полу и ошалело моргает, глядя на Нортона так, как будто видит его первый раз в жизни. Было бы логично предположить, что вчера (или сегодня?) они пили вдвоём, но...
Вот тут случается тупик. Эш решительно ничего не помнит. Ни того, как им вообще пришла в голову светлая мысль налакаться вдребезги, ни того, где они пили, ни того, что они пили. Абсолютная пустота. Темнота. Провал.
Это... настораживает. Но, как ни крути, ситуации нужно каким-то образом придать динамики, так что Нортон, собрав волю в кулак, хрипит:
- Бай-ни.
Выдав этот эталон красноречия, он замолкает: вместо артиллерии в голове начинает трезвонить набат. Колокола отбивают то ли семь, то ли двенадцать раз, а затем смолкают. Эш продолжает тираду.
- Х-хорошо, что ты зашёл. - кидает он пробный камень и ждёт реакции, совершенно стеклянными глазами уставившись на тумбочку, стоящую возле стены. Это странно: Эш не помнит, чтобы в его квартире была тумбочка... впрочем, учитывая, что он не помнит большую часть вчерашнего вечера, удивительно, что в прихожей не обнаружился аллигатор, джакузи или партия ломберных столиков. Так что тумбочка - это ещё меньшее из зол. В конце концов, она даже неплохо вписывается в интерьер.

Вопросы. Слишком много вопросов. Для того, чтобы причинить беспокойство, им вовсе не обязательно быть заданными и тем более озвученными - они просто болтаются где-то в пустоте, находящейся на том месте, где когда-то происходил мыслительный процесс. Теперь от него остались только смутные ощущения, неоформленные толком догадки и какие-то остаточные эмоции - самая что ни на есть благодатная почва для взращивания паранойи, коей у Эша и так в избытке.
До провалов в памяти он умудрялся напиться всего дважды в жизни, причём второй раз тоже был непосредственно связан с Брайаном. Эта тенденция начинала настораживать, право слово. Из двух случаев, конечно, ещё рано выводить статистику, но именно с того самого выступления в баре у Джонни... или Джимми, или как там ещё его звали, - именно с того самого случая Нортон перестал верить в совпадения.
А тем временем Брайан, которому, похоже, так же паршиво, как и Эшу, вроде как приходит в себя. И тоже начинает задавать вопросы, неимоверное количество вопросов, из которых Эш может точно ответить только на первый. Он не имеет решительно никакого понятия, какие такие двери он вчера ломал и как добрался домой, и более того - это последнее, о чём он вообще сейчас хочет задумываться.
Внезапно в голову приходит какая-то совсем уж дикая мысль. Дёрнувшись, как от удара, Эш внимательно осматривает одежду - рукава и рубашку. Крови нет... впрочем, на чёрном её трудно заметить, так что самого худшего исключать всё-таки не стоит.
Впрочем, все эти невесёлые мысли прерывает рыжая шерстяная комета, на первой космической скорости нарезающая круги по коридору. Решив, видимо, что Эш несправедливо обделён его вниманием, пёс наваливается на него и принимается слюнявить ему физиономию с энтузиазмом мойщика стёкол, которому пообещали надбавку за срочность. Проходит минут пять, прежде чем Эшу удаётся наконец отбрыкаться от собачьей атаки. Решив, что в прежнем укрытии было если не безопаснее, то точно уж не в пример спокойнее, Нортон конвертируется обратно в ковёр... и вспоминает про Брайана и его вопросы.
- Сплю, - говорит он, устраиваясь поудобнее. - Я тут сплю.
И в ту же самую секунду он действительно засыпает, напоследок почему-то оглушительно чихнув.

Двойной слой коврового покрытия в значительной мере смягчил удар, но Эш всё равно проснулся... впрочем, не сразу и не полностью. Какая-то часть его сознания всё ещё находилась в анабиозе, и, что было самым странным, - он это вполне осознавал. Вместо вчерашних событий, предшествовавших его возвращению домой, в памяти зияла сплошная чёрная дыра - ни одного намёка, ни единой подсказки, ничего, за что можно было бы уцепиться.
Высунув голову из своего коврового гнезда, Эш осоловело уставился на Брайана. Надо заметить, что гневная тирада детектива была благополучно пропущена им мимо ушей и своей цели, разумеется, не достигла, так что Нортон прямо-таки засветился дружелюбием при виде неожиданного гостя.
- Ой. Брайни. - на этот раз ему удалось произнести это намного более отчётливо, но попытки построения сложных и длинных фраз по-прежнему терпели фиаско. А спросить надо было о многом. О том, как Брай вообще здесь оказался, о том, где и в честь чего они вчера умудрились так набраться, о том, не случилось ли чего по дороге домой, и, наконец, что же такое они пили, что Нортону сейчас было так паршиво.
А ему было паршиво. Полупроснувшийся мозг, видимо, решил направить всю свою деятельность на рассылку сигналов всем без исключения нервным окончаниям: болело всё. Грешным делом Нортон решил было, что вчера таки умудрился ввязаться в драку, но этот вариант было довольно быстро отметён - лицо было в порядке, нос цел, губы не разбиты, и это при том, что даже в самой несерьёзной потасовке довольно сложно избежать удара по физиономии.
Прекратив ощупывать собственное лицо, Эш взглянул на Брайана, страдальчески морщась. Что-то творилось и со зрением тоже: силуэты и контуры были нечёткими, размытыми - как будто смотришь на окружающий мир сквозь давно не мытое стекло. Вкупе с кошмарным головокружением это давало ощущение полного сюрреализма происходящего: всё окружающее было тревожным и враждебным, ото всего исходила скрытая опасность. Только пёс, ковёр и Брайан были какими-то константами в этом жутковатом мире, который - Эш был в этом уверен - мог в любую минуту выкинуть какую-нибудь подлость.
Покрепче вцепившись в ковёр, Нортон сфокусировался на Брае и выдал весьма глубокое абдуктивное умозаключение.
- Ты... пил меньше.
На этом его ораторские способности иссякли, и потребовалось ещё примерно полминуты, чтобы сформулировать наиболее подходящий к ситуации вопрос.
- Что произошло?

- Пил... Не пил? - Эш выглядит совершенно сбитым с толку. Да он, в общем-то, и правда сбит с толку, но что-то во всём этом сумбуре неприятно царапнуло его мозг, что-то раздражающее, какая-то крохотная деталь...
"Не пил? Пил? Я? С кем?"
Вопросы остаются без ответа, происходящее окончательно теряет какую-либо осмысленность. Эш честно пытается выслушать Брайана и понять то, что тот говорит, но получается у него из рук вон плохо. Впрочем, уцепившись за слово "квартира", он ещё как-то пытается выплыть на поверхность.
- Квартира? - переспрашивает он, страдальчески морщась - от звука собственного голоса усиливается головная боль. - Ты... переехал? Сюда?
Эта мысль почему-то успокаивает, немного отгоняет наваливающуюся со всех сторон тревогу. В самом деле, теперь, когда Брайан здесь, присматривать за ним будет намного легче, легче будет предотвратить грозящую со всех сторон опасность.
Впрочем, для начала было бы неплохо выяснить, реальна ли она. Потому что именно сейчас, в это время и в этом месте, Эш не взялся бы утверждать это со стопроцентной уверенностью.
Стянув с себя ковёр, Эш уставился на него с выражением крайнего изумления на физиономии. Он не помнил у себя дома такого коврика. Впрочем, если учесть, что на бытовые детали он не обращал практически никакого внимания, это было неудивительно. Если кто-то вынес бы из квартиры половину мебели, Эш и тогда, возможно, не сразу обнаружил бы пропажу... если, конечно,  вокруг него всё было спокойно и он не ждал визитов незваных гостей. В таком случае его внимание привлекла бы любая мелочь - следы на ворсе дивана, капли на раковине, блеск ручки двери... Он с бдительностью заядлого параноика охранял своё душевное спокойствие, и при том с пренебрежением аскета относился к окружающей обстановке, так что внезапному обнаружению в доме незнакомых вещей удивляться не стоило.
- Коврик... - пробормотал он, отшвыривая в сторону своё импровизированное одеяло и попытавшись встать. Попытка провалилась с треском: ватные ноги совершенно не желали слушаться, а пол под ногами по-прежнему ходил туда-сюда.
Вторая попытка всё-таки увенчалась успехом: хватаясь за стену, Нортон кое-как приподнялся и замер, намертво к ней прилепившись. Когда поднявшаяся качка слегка утихомирилась, он, сделав над собой усилие, всё-таки отлепился от стены и прошёл пару шагов, качаясь, как пьяный матрос на суше. А потом...
Потом перед его глазами внезапно возникло зеркало. И оттуда, с той стороны амальгамы, на него с паскудной ухмылкой уставилась тварь. Он видел кости, проглядывающие через полусгнившую плоть, видел капающую из оскаленной пасти слюну, видел багровые пятна на серой коже... Видел так же ясно, как раньше своё собственное отражение.
Закричать у него толком не получилось - он скорее захрипел, падая назад. Боли от падения не было, а если и была, он её просто не заметил - всё его внимание было приковано к зеркалу. Теперь там отражался лишь кусок противоположной стены в том месте, где она переходит в потолок. И кровь. Кровь, стекающая из-за обоев.
Эш обернулся и уставился на стену. Ничего. Затем снова взглянул в зеркало - обои сочились красным.
Обернулся. Ничего.
Кровь.
Ничего.
Кровь.
Ничего.
Он вскочил с необычайной резвостью, подполз к Браю, держась за стену и стараясь не смотреть в чёртово зеркало.
- Что-то не так, - прохрипел он. - Со мной. Что-то не так. Там кровь, - он кивнул в сторону зеркала. - Я... я, кажется, спятил, Брай, мне плохо. Там... там то, чего нет. Я вижу его. Кровь, и... и другое.

Эш вроде бы даже приходит в чувство после того, как Брай встряхивает его, как переспелую грушу. Мотает головой удивлённо, моргает, фокусируя взгляд... И переспрашивает каким-то странным тоном:
- Её нет? Правда?
Так дети на приёме у врача переспрашивают, будет ли больно делать уколы. Но Эш не похож на ребёнка, он больше похож на душевнобольного в стадии обострения психоза. Нездоровая бледность кожи, выступившая на лбу испарина, трясущиеся руки, зрачки, сжавшиеся в тонкие игольные острия... И тень иррационального, беспричинного страха во взгляде.
Будь Эш чуть более адекватен, он понял бы, что с ним происходит, и незамедлительно принял бы необходимые меры. Но он был далеко не в лучшей форме для того, чтобы анализировать происходящее: приходилось буквально по частям выдирать обрывки мыслей из густого, тягучего тумана, пытающегося заполнить сознание целиком.
Привалившись к стене, Нортон пытался состряпать из обрывков мыслей хоть какое-то подобие здравого рассуждения. Не выходило; собственная беспомощность вдруг безумно его разозлила, и он на чистом кураже снова ринулся к зеркалу.
На этот раз оно отразило лишь его бледную перекошенную физиономию, которую спустя несколько секунд расчертила кривая улыбка.
- Нет, - оскалился Эш. - Ничего нет.
Но, повернувшись, он замер, и улыбка медленно стекла с его лица. С виска Брая медленно сползала тонкая алая струйка.
Нортон даже не подбежал - он будто бы переместился в пространстве исключительно силой инерции, швырнув себя от стены до стены. Прикоснулся осторожно, взглянул на свои пальцы - не было. Ничего не было.
Но он же видел! Только что видел своими собственными глазами!
И тут мысли на какой-то краткий момент прояснились. Впрочем, облегчения это не принесло.
- Перепил... - повторил он, пялясь куда-то в стенку. А затем перевёл глаза на Брайана и добавил с некоторым удивлением и непоколебимой уверенностью: - Я не пил.
И побрёл куда-то в коридор, в поисках ванной - прогонять свои недобрые видения. Она, кстати, нашлась совсем не в том месте, где Нортон ожидал её обнаружить, но пространство сегодня играло с ним такие злые шутки, что таинственному перемещению ванной комнаты он особого значения не придал. Просто открыл кран, встал перед ванной на колени и сунул голову под струю ледяной воды.
И тут же отрубился, свесив руки до самого дна ванны и неподвижно повиснув на бортике, как какой-то причудливый архитектурный элемент.

Эшу холодно и мокро, но ледяная вода, так эффективно его вырубившая, всё-таки умудряется нормализовать какие-то процессы, протекающие в его бедовой башке. Правда, сам  Эш этого животворного эффекта оценить пока не может, поскольку находится в полубессознательном состоянии. Он смутно понимает, что его куда-то тащат, что рядом мельтешит какой-то зверь... кажется, собака; он в курсе, что ему холодно и мокро, но совершенно не представляет, почему.
А ещё он твёрдо уверен в том, что вчера не пил, хотя валящий с ног аромат перегара явно доказывает обратное.
В этаком полукоматозе Эшу удаётся провести около десяти минут. Затем приходится окончательно очнуться - зубы начинают выбивать мелкую дробь от холода.
На этот раз сесть ему удаётся всего лишь со второй попытки, и он чрезвычайно горд этим фактом - в таком состоянии невольно начинаешь придавать большее значение собственным маленьким победам. Стены уже не пытаются раздавить, не изгибаются причудливо в разные стороны, но от неяркого света глаза начинают слезиться. Проморгавшись, Эш принимается тереть виски и пытается собрать воедино накопившиеся факты. Коих, надо признать, немного.
Итак. Эш дома. Брайан здесь же. Предположительно, он сюда переехал, что подтверждается наличием собаки. Брайан утверждает, что Эш пил, притом пил не с ним. Сам Эш категорически уверен в том, что он не пил, но кроме этого, из своих вчерашних похождений ничего не помнит. Судя по отсутствию крови на одежде, он вчера никого не убил. Судя по целостности костей лицевого отдела черепа, подраться он тоже вчера ни с кем не успел... хотя вот этот вывод был, конечно, сомнителен, поскольку с остальными частями тела дело обстояло далеко не так радужно - вроде бы ничего особо и не болело, но конечности отказывались слушаться, а позвоночник, казалось, вот-вот осыпется под непосильным весом.
На все эти логические построения у него уходит прорва времени. Но остаётся ещё несколько нерешённых вопросов, актуальность которых немного сомнительна, но которые почему-то всё равно крайне волнуют Нортона.
Вперившись взглядом в прямо-таки излучающий недовольство затылок Брайана, наблюдающийся перед диваном, Эш бормочет:
- Зачем... ты меня намочил? Х-холодно.
Его физиономия, раньше просто бледная, а теперь приобретающая нежно-синеватый оттенок, как нельзя лучше иллюструет его слова. Впрочем, вскоре Эш вспоминает, что такое инициатива, и принимается щуриться по сторонам в поисках того, чем можно было бы вытереться или хотя бы укрыться. И тут взгляд его натыкается на то, на чём он, собственно, сидит.
Этот тот самый кошмарный диван из квартиры Брая. Мертвенно-белый кусок постмодернизма на хромированных ножках. Впечатляющий симбиоз громоздкости и визуальной непривлекательности, значительно уступающий в плане удобства коврику в коридоре. Вещь, которая за километр кричит: "Я уродлива и бессмысленна!"
Нортон долго гипнотизирует чёртов диван, но исчезать тот никуда не торопится.
- Это не будет здесь жить. - обвинительно тычет Эш пальцем в несчастную мебель. - Оно... постмодернизм!
И, надо заметить, в его устах это звучит как обвинение в проституции.

Когда Эшу в голову прилетает нечто чёрно-белое и волосатое, он не успевает уклониться: его реакции всё ещё несколько заторможены. Недоумевающе озирая свалившуюся ему на колени мечту Круэллы де Виль, Нортон осторожно тыкает её пальцем, желая убедиться, что резких телодвижений плед больше совершать не будет. А затем, решив, что объект сравнительно безопасен, заматывается в него, становясь похожим на гигантскую куколку собаки-далматинца - если бы далматинцы, конечно, вылуплялись из куколок. Это помогает: становится теплее, хотя холодная вода всё ещё стекает с волос - проклятый синтетический ворс совсем не впитывает влагу. Впрочем, это оказывается в числе преимуществ, когда к абстрактному чёрно-белому узору вдруг добавляется алое пятно, а за ним ещё одно и ещё... Эш хмурится недоумевающе и с неодобрением качает головой: только очередного приступа галлюцинаций ему и не хватало. Но ткнув пальцем в пятно, он убеждается, что на этот раз кровь настоящая. Когда он прикасается пальцами к носу, они окрашиваются алым: видимо, от резкого перепада температуры вследствие спонтанного купания полопались кровеносные сосуды.
- Давление, - бормочет Эш, зажав нос и запрокинув голову. Он смутно помнит, что в таких случаях вроде бы помогает кофе, но кофе находится на кухне, кухня находится чёрте-где, и до неё ещё надо добраться, а это не очень-то легко в его нынешнем состоянии. Но делать нечего - приходится встать и направиться в коридор. Плед волочится за Эшем, как горностаевая мантия, и Эш-младший тут же умудряется ухватить край мантии зубами и принимается теребить её, мотая лохматой башкой из стороны в сторону. Его старший и сравнительно антропоморфный тёзка упорно пытается отвоевать свой королевский наряд обратно, но одной рукой удерживать плед крайне неудобно, и поэтому приходится уступить. Пёс немедленно удаляется, с торжествующим видом волоча в зубах добычу, и Нортону ничего не остаётся, кроме как сердито бурчать ему вслед что-то неразборчивое о наглых рыжих мордах и полном отсутствии воспитания.
Впрочем, отсутствие воспитания - это ещё  полбеды. Катастрофа наступает, когда Эш обнаруживает полное отсутствие кухни. На её месте оказывается какая-то узкая и дьявольски неудобная дверь; зайдя в неё и постояв некоторое время, он приходит к выводу, что ведёт она, очевидно, в шкаф.
- Scheisse, - говорит он в темноту, думая о том, что уж переставлять кухню в чужом доме - это всё-таки свинство.
Впрочем, кухня в итоге обнаруживается дальше по коридору, и в ней даже находится кофеварка, а в одном из навесных шкафов - кофе. Эш заваривает себе настолько крепкую бурду, что в чашке она колышется медленно и тягуче, будто смола. После нескольких глотков этой ядрёной угольно-чёрной жижи в голове наступает сравнительная ясность, да и кровотечение останавливается. Умывшись, Нортон с озадаченным видом осматривается по сторонам, пытаясь сложить одно к одному... только вот что-то ничего не складывается.
Ничего не поделать, придётся добывать информацию окольными путями. Зацепив чашку со своей адской бурдой, Эш отправляется обратно.
- Как я сюда попал? - спрашивает он, ввалившись в гостиную. И уточняет на всякий случай: - Это ведь... не моя квартира? Или, пока я был в отключке, ты сделал ремонт?

Туповато моргая, Эш ешё несколько секунд обрабатывает полученные данные, а затем покорно плетётся следом за Брайаном - в кухню. По дороге он бросает внимательный взгляд на входную дверь, но та выглядит совершенно обыденно, и вовсе не похоже, чтоб её кто-то взламывал. Эш пожимает плечами и продолжает движение в сторону кухни, украдкой радуясь тому, что в его затуманенную алкогольными парами голову не пришла идея эту самую дверь не взломать, а просто выбить. Тогда вместо кофе и аспирина он бы точно огрёб по физиономии.
Забившись в угол, Эш растекается по столешнице, положив подбородок на руки, закрывает глаза и в чёрт знает какой уже раз за сегодня пытается привести мысли хотя бы в отдалённое подобие порядка. Начинает он с анализа собственного физического состояния, пытаясь выяснить вроде бы довольно простой вопрос: что и в каком количестве он вчера умудрился употребить. К наркотикам Эш принципиально не прикасался, а обычный виски, пусть даже и самого паршивого качества, вряд ли мог поспособствовать появлению галлюцинаций. По крайней мере, его для этого стоило вылакать столько, сколько в Эша бы чисто физически не поместилось; стало быть, оба этих варианта заведомо исключались.
Следующей более-менее очевидной причиной нынешнего состояния Нортона могло стать сочетание несочетаемого - к примеру, если тот в течение всей ночи запивал виски шампанским, а затем полировал эту смесь пивом, то можно было бы запросто рассчитывать на любой, даже самый внезапный эффект. Но в пользу этой версии вариантов тоже не нашлось: уж кем-кем, а алкоголиком-камикадзе он точно никогда не являлся, предпочитая напиваться цивилизованно.
Впрочем, была ещё одна возможная причина наличия смеси нескольких видов алкоголя в организме. Цивилизованное пьянство, конечно, никто не отменял, но и неуёмное исследовательское любопытство Эша никуда не делось: изредка обращая своё внимание на коктейли, он обычно выбирал самые убойные и дико выглядящие смеси, вызывая заинтересованные и иногда исполненные сочувствия взгляды барменов...
"Стоп," - оглушительно щёлкнуло в голове, выдирая из полудремоты.
Бармен. С ним что-то было не так.
Сплошные провалы в памяти начали потихоньку светлеть. Эш завозился и беспокойно забормотал в полусне:
- Рыжая... рыжая.
Как это было связано с барменом, он понятия не имел. Но вдруг отчётливо вспомнил запах дешёвых женских духов, мешающийся с тошнотворно-приторным дымом тонкой сигареты, заказанное кем-то тёмное пиво, горечь на языке и отвратительный момент узнавания, когда ты понимаешь, что можешь только смотреть - смотреть, но не двигаться... Окровавленные коричневые ботинки ритмично постукивают перед лицом, шелестит язвительный смех, и всё, на что ты способен - лежать и ждать следующего удара, которого не последует, нет. Будет нечто похуже, будет обжигающий запястья холод наручников, и невесомые прикосновения, которые хочется немедленно смыть, стереть, содрать с себя вместе с кожей, хочется вырвать эти руки из суставов, а лучше отрезать каждый палец по фаланге - так медленно, как только это возможно. Но всё, на что ты способен, - это лежать и смотреть, не двигаться, потому что тело не слушается, не желает повиноваться... но чувствует, чувствует всё. И потом, когда всё наконец закончится, когда о тебе на какое-то время забудут, ты сможешь повернуть голову и увидеть рассыпанные по смятому покрывалу волосы, которые когда-то были солнечно-рыжими, а теперь почти чёрные от пропитавшей их крови...
Эш выныривает из своего смутного полувоспоминания-полувидения так резко, что едва не опрокидывает стол. Выпрямляется, смотрит вокруг совершенно дикими, ошалевшими глазами... и, наткнувшись взглядом на Брайана, успокаивается почти так же моментально, как вскочил. Всё на месте, мир не отмотался в прошлое, все живы, и пальцы на руке шевелятся - Эш проверяет, сжимая кулак так, что ногти впиваются в ладонь.
Размытые образы принимают всё большую осмысленность. Он вспоминает ослепительно-рыжую девчонку, ей не больше семнадцати, и броский неумелый макияж ничуть не делает её старше - скорее, наоборот. Она курит ароматизированные сигареты, выглядит потрёпанной и уставшей, и она так похожа на...
Он покупает ей пиво и заводит разговор ни о чём. Просто так, в очередной попытке выжечь из себя тревожащие призраки давно минувших событий. Пиво горчит на языке, и это неправильная горечь, но ему всё равно - он не видит ни настороженно-нетерпеливого взгляда, ни выдающих возраст морщинок в уголках глаз. Перед ним маячит прошлое, и он не спешит его прогонять...
А когда спохватывается, становится уже поздно.
Эш со стоном роняет голову на стол, стукнувшись лбом о столешницу примерно с таким же звуком, с которым разлетается на части спелый кокос. Это дьявольски больно, но он сейчас вообще испытывает плохо контролируемое желание разбежаться и разбить голову об стену.
- Я идиот, - проникновенно сообщает он, подняв глаза на Брайана. - Я кретин. Тупица. Попался, как последний тупоголовый придурок.
И объясняет:
- Какая-то рыжая блядь умудрилась накачать меня рогипнолом. Тёмное пиво... оно горчит, и изменения цвета не видно. Идеальный вариант.
Часть истории прояснилась, но остаётся ещё чёртова туча нерешённых вопросов. Наличные деньги и телефон при нём - это Эш выясняет тут же, хлопая себя по карманам. Кредитки на месте. Смятая пачка сигарет на месте, зажигалка - в заднем кармане... Так что же, чёрт возьми, пропало? Что не так было с этим чёртовым барменом? При чём тут телефоны?..
И... что заставило его придти именно сюда?

Эш воспринимает происходящее слишком медленно и с большим трудом: после суицидальных взаимодействий его лба со столешницей в голове будто бы гудят колокола. В конце концов, помотав головой в попытке вытряхнуть из ушей проклятый колокольный звон (отчего, конечно, становится только хуже), он снова пристраивает подбородок на столешницу и поднимает на Брайана тоскливый взгляд, в котором явно читается: "Ошибка 408. Сервер не отвечает или перегружен. Попробуйте повторить запрос позднее".
А потом, спустя примерно десять минут напряжённого молчания, смысл сказанного до него наконец доходит. Тоска во взгляде последовательно сменяется сперва непониманием, затем удивлением, а потом возмущением. И вот когда возмущение приобретает более-менее законченную форму и достигает критической отметки, вот тогда Эша буквально подбрасывает на месте. Вперившись в Брая и нахмурив брови, он начинает тараторить - быстро, сбивчиво и крайне экспрессивно.
- Какой, к чёрту синдикат? И вообще... ты с ума сошёл? Нет, ты всерьёз думаешь, что... Чёрт подери, да никак я ни с кем не развлекался! Ich schlief mit ihr nicht! Я просто зашёл в бар, и она ко мне прицепилась, подумала, что клиент. А я купил ей пива - она такой измученной выглядела, что мне её просто стало жалко. Ничего не... Как ты вообще... - внятные слова заканчиваются, и Эш некоторое время пытается передать остаток своей гневной тирады телепатически, сверля детектива взглядом и сердито хмурясь. А потом в голову забредает ещё одна мысль, которая озадачивает Нортона настолько, что он тут же её озвучивает.
- И какого хрена я, собственно, перед тобой оправдываюсь? - недоумевающе вопрошает он, уставившись в кружку с кофе, непонятно когда возникшую перед ним на столе.
Если вдуматься, то всё это в высшей степени абсурдно и смешно, и удивляют Эша не столько его собственные сбивчивые оправдания, а то странное, злое чувство, зудящее где-то внутри мелкой досаждающей занозой. Это похоже на обиду, но откуда бы ей, спрашивается, взяться? Нет никаких оснований полагать, что то, что для Нортона является очевидным, так же очевидно и для Брайана. Если он мог бы, то непременно бы объяснил, что в его странной, уродливой жизни, так непохожей на жизнь обычных людей, нет места никому живому... кроме одного человека, который стерпел, когда серийный убийца вломился в его судьбу, выбив дверь с ноги и даже не сочтя нужным поздороваться. Стерпел - и по каким-то своим непонятным мотивам не выгнал, лишь привязал к себе, приручил, как приручают озлобленного на весь мир бродячего пса, не верящего никому и огрызающемуся на всякую тянущуюся к нему руку.
Каждый человек, сам о том не задумываясь, вращается внутри огромной сферы человеческих взаимоотношений, построенных на эмоциях. Любовь к жене, презрение к соседу-неудачнику, восхищение успехами друзей, страх потерять родителей, преклонение перед музыкантом-кумиром, злость на тирана-начальника - это лишь крохотная и самая простая часть вселенной человеческих эмоций, в большинстве своём состоящей из сложнейших комбинаций, оттенков и полутонов. Без них мир сделался бы пуст и безжизнен, а человеческое существование было бы напрочь лишено смысла - ибо кто способен вынести бесконечное одиночество? Но Эш привык существовать в своей безжизненной и пустой реальности, убедив себя в том, что его патологическая душевная летаргия неизлечима. Он не выносил прикосновений и пустых разговоров, не переносил чужие запахи, не умел истолковывать обращённые ему улыбки и намёки, он строил свою поведенческую линию, не руководствуясь ничем, кроме сухого математического анализа. Сперва бывшие весьма далёкими от идеала, со временем его алгоритмы приблизились к совершенству, создав вокруг него идеальную защитную оболочку, смахивающую на зеркала в полицейских участках, где отражающая поверхность находится только с одной стороны. Отражение показывало окружающим то, что они хотели видеть, в то время как сам Нортон наблюдал за ними с обратной стороны своего невидимого стекла. Но потом...
Потом появился Брайан Макбет, и все зеркала рухнули к чёрту, рассыпавшись под ноги миллиардами крохотных осколков. И дело было не в том, что без своей стеклянной брони Эш почувствовал беспомощность. Дело было в том, что впервые за долгое время он почувствовал что-то по-настоящему, и это было похоже на пробуждение пациента после многолетнего пребывания в коме - ощущения неприятны, но их полностью затмевает осознание того, что ты ещё жив. Впервые в его пустом омертвелом мире появился кто-то другой, настоящий живой человек, и именно тогда мир для Эша сжался в единую точку, куда и стремилось всё его существо. Остальные по-прежнему оставались для него безликими статистами в разыгрываемой пьесе, ботами в компьютерной игре, которых он условно делил на плохих, хороших и нейтральных. И ни тех, ни других, ни третьих он по-прежнему не допускал ближе, чем на расстояние взмаха ножа. Не делая исключений ни для кого.
Он рассказал бы всё это, если бы мог и если бы сам до конца понимал, что с ним происходит; если бы мог упаковать всё это в слова. Но у него пока не было нужных слов, а когда он пытался их отыскать, неизменно возникало чувство неправильности происходящего, почему-то заставляющее отступать и оставлять попытки.
После долгого молчания Эш, рассеянно таращась куда-то в стену, произносит:
- Она была похожа... - и здесь в горле встаёт комок. Мучительно долго тянутся секунды; разрушается обет молчания, длящийся долгие пятнадцать лет. Должен грянуть гром и разверзнуться земля, но ничего этого не происходит, только имя тяжёлым камнем спадает с языка, когда Эш, судорожно сглотнув, продолжает:
- ...На Айрис. - он задумчиво поднимает глаза на Брайана, поражаясь простой и ясной мысли. Отголоски этого удивления звучат и в его голосе. - Я ведь... должен рассказать тебе. Это - то, с чего всё началось.
Решение приходит само собой, оно тоже простое и ясное, как дважды два. Нортон не уверен в том, что идея верна, но с этим тоже всё элементарно: иначе он просто... не сможет. Нужно придти туда, где всё закончилось, чтобы суметь хотя бы мыслями вернуться туда, где всё началось.
- В ночь на шестнадцатого марта я на день улетаю в Алабаму, в Бирмингем, - говорит он, бессмысленно таращась в чёрную кофейную муть. А потом поднимает глаза от собственного отражения и добавляет: - Билеты лучше заказывать как можно раньше.
Кофе горчит. У него привкус крайне неясных перспектив.

Кружка падает со стола медленно. Так медленно, что Эш успевает забыть не только о её падении - о её существовании вообще. Он вообще сейчас находится в другом времени и в другом пространстве - в 2010 году, в Бирмингеме, рядом с двумя плачущими стариками, чьи траурные костюмы так нелепо выглядят в этот солнечный день. На дворе середина марта; уже вовсю зеленеет трава и припекают нахальные солнечные лучи. Всё происходящее на этом фоне выглядит так неуместно, так нелепо, что...
БУМС!
Раздаётся грохот, столешница подпрыгивает, и сердитая матерщина Брая выдёргивает Эша обратно, в заснеженный декабрь две тысячи четырнадцатого. Нортон сперва не совсем понимает, что произошло - подскакивает резко, отчего его моментально ведёт, и хватается обеими руками за стол, чтоб не рухнуть. Осколки рассыпаны по полу мелким белым крошевом, Брайан шипит и капает кровью на пол. Требуется время, чтобы склеить эту картину в единое целое, да ещё и унять головокружение при этом. Эшу кажется, что проходит несколько лет; на самом деле это занимает три секунды.
Он садится на корточки рядом с Брайаном и бесцеремонно берёт того за руку, оценивая степень повреждения и проворчав тихонько:
- Дай сюда...
Порез вроде бы и неглубокий, но сильно кровит; Нортон замирает, не моргая и, кажется, даже не дыша. Он смотрит на стекающие между пальцев алые капли, яркие до рези в глазах. Это похоже на очередную галлюцинацию, только и всего. Когда крови много, она пахнет морем и медью; эта же, яркая и будто бы ненастоящая, не пахнет ничем. И Эш, всё ещё держа в руках чужую ладонь, почему-то думает о том, что хотел бы сейчас прикоснуться губами к этим ярким пятнам - почувствовать на языке железо и соль, ощутить тепло кожи и почувствовать, как чуть ниже, на запястье, бьётся под кожей пульс. Тогда, возможно, он убедит себя в том, что всё происходящее, что сам Брайан Макбет - не сон и не галлюцинация; Эшу всё чаще кажется, что это так. Особенно сейчас, когда разум воспринимает окружающее через призму остаточного эффекта наркотика, помноженного на действие алкоголя.
Но вскоре он всё-таки выныривает из своего кратковременного ступора, ругая себя последними словами за мысли, чересчур странные даже для того, кто вырезает людям органы и затем выкладывает их в алфавитном порядке. Не то чтобы он пришёл в себя полностью, но выдать его сейчас могут только неестественно расширенные зрачки: коротко взглянув на Брая, Эш приходит к выводу, что тот, кажется, ничего не заметил. И тут же спасается бегством, бросив короткое:
- Жить будешь.
Аптечку он находит быстро и как-то даже особо не задумывается по этому поводу: его мысли занимает расписание рейсов до Алабамы. Краем уха он уловил реплику про билеты, и теперь почему-то зациклился на этом; перебирая в памяти цифры и даты, он вовсе не задумывается о том, что его высказывание про Бирмингем неправильно поняли.
Аптечку он решает не ворошить - тащит на кухню всю коробку сразу. И заявляет с порога:
- Тебе лучше будет лететь до Атланты, и уже там пересесть на рейс в Алабаму. Я прибуду раньше и встречу тебя возле аэропорта.
И только потом плюхает коробку с медикаментами на стол.

Надо сделать одновременно чёртову тучу вещей: собрать разбросанные по полу осколки, продезинфицировать и залепить пластырем Брайана, и, наконец, попытаться объяснить ему всё про Алабаму и про то, зачем ему, собственно, нужно туда тащиться. И если с первыми двумя пунктами программы всё ясно, то с последним намного хуже: Эш совершенно не представляет себе, как будет это делать. Сосредоточиться и кое-как собрать разбегающиеся в кучу аргументы ему, конечно же, не дают: где-то в глубине квартиры рыжее мохнатое недоразумение просыпается, и, конечно, тут же спешит ворваться в эпицентр событий, проскальзывая по полу когтями и лупя себя хвостом по бокам. Эш отпихивает пса, чтоб тот ненароком не порезался о рассыпанные стёкла, но его тёзка упрям и назойлив - вьётся под ногами ужом и всячески радуется, ловко избегая попыток выпихнуть его за порог. В конце концов Нортон решает просто изменить тактику - подхватывает рыжего засранца под мягкое шерстяное пузо и утаскивает в коридор, уворачиваясь от слюнявых пёсьих поцелуев и кряхтя - за несколько месяцев собачья тушка изрядно прибавила в весе.
- Лапы изрежешь, бестолочь... Посиди пока здесь.
Оттащив пса в гостиную, Эш опускает его на пол и собирается было закрыть дверь, но неугомонное животное, едва оказавшись на полу, угрём проскальзывает у него под ногами и мчится обратно на кухню, заливаясь задорным лаем и решив, видимо, что это какая-то новая и чрезвычайно увлекательная игра. Нортон скачет за ним следом и подхватывает беглеца в коридоре, но и эта попытка оборачивается неудачей - на подступах к гостиной пёс выворачивается из рук и снова удирает.
- Да твою ж мать!.. - рявкает Эш, снова пускаясь в погоню. Псу, кажется, только того и надо: он то припадает на лапы, потешно задирая зад и подскакивая, то снова пускается в бегство... Нортон потихоньку начинает впадать в отчаяние, но положение спасает попавшаяся ему на глаза жёлтая резиновая уточка: выудив её из-под тумбочки в коридоре, он зашвыривает игрушку вглубь комнаты и наконец-то закрывает ринувшегося за ней Эша-младшего. Тот немедленно принимается скрестись и возмущённо тявкать, но в ответ на его возражения Нортон только ехидно ухмыляется: попался.
Вся эта беготня, безусловно, выглядит весьма комично и абсурдно со стороны, но обратно в кухню Эш вплывает с совершенно невозмутимым видом - как будто это вовсе не он только что с матюгами и уговорами носился по дому за неугомонной рыжей псиной. Быстро собирает осколки, вытирает кровь подхваченной с раковины тряпкой... загоняет себе в ладонь мелкую стеклянную крошку, но даже не замечает этого - привык не обращать внимания на мелкую и незначительную боль.
А потом, резко выпрямившись, повторяет ошибку Брайана - здоровается затылком со столешницей так, что стоящая на ней кружка с остатками остывающего кофе подскакивает и выплёскивает небольшую лужицу. Страдальчески кряхтеть, материться на двух языках и смеяться одновременно не очень-то просто, но у Нортона получается. Когда же этот поток наконец-то иссякает, Эш стряхивает тряпку в раковину, споласкивает руки и садится на стул. И принимается излагать, уставившись в пол и собирая по крупицам путающиеся мысли.
- Я езжу туда каждый год. Там... С этим местом многое связано. Всё связано, если вдуматься. Я... должен показать тебе... и рассказать. Всё.
Потирая пальцами переносицу, он на секунду замолкает и поднимает отчаянный, но решительный взгляд.
- Там мне будет проще объяснить. А тебе - понять.

Обрывки мыслей выстраиваются в связные предложения, как всегда, слишком поздно. Сыплются откуда-то килотонны слов, причин, оправданий, аргументов "против" и "за". Отступать уже некуда, путь назад Эш только что закрыл себе сам. Сам, по своей собственной воле, изъявил желание запустить механизм надёжно захороненных во мраке воспоминаний, привести в действие страшную машину памяти, чьи тяжёлые шестерни перемалывают внутренности в кровавое месиво, в сплошную массу из боли, беспомощности и страха. Это смахивает на безрассудство, на крайность...
А ещё это просто справедливо по отношению к Браю, чьи знания о нём можно вкратце обозначить единственным словом - "чудовище". Эш вовсе не ищет попыток оправдаться, не пытается вывернуть ситуацию наизнанку, показав себя с лучшей стороны, - вовсе нет, у него нет таких сторон, и он сам об этом прекрасно знает. Эш не желает опровергнуть или оправдать чудовище; он просто внезапно осознал необходимость рассказать историю его появления на свет.
Рассказать историю своей смерти и своего рождения.
И при этом он даже не задумывается над тем, что Брайану, в сущности, должно быть совершенно наплевать на все эти исторические экскурсы. А учитывая, что за ними надо будет тащиться в другой штат, - наплевать вдвойне. В самом деле, для чего нужно вникать в основы, если результат перед тобой, вот он, как на ладони - сидит и таращится напряжённо, снова провалившись в свой альтернативный временной континуум и там уже несколько веков ожидая ответа. Время течёт медленно, кровь шумит в ушах, отстукивая свой особенный, размеренный ритм. Эш понимает только одно, внезапно осознав с какой-то отстранённой чёткостью: Брайан сейчас в полном праве послать его к чёртовой матери и заявить, что никуда не поедет, что ему нет никакого дела до того, что там произошло в Алабаме, и что один неугомонный маньяк и без того привнёс в его жизнь такую тучу проблем, что не хватало ещё тащиться за новой партией этих самых проблем невесть куда.
Это всё логично. Это всё предельно разумно и обосновано. Только где-то внутри, в самой глубине сознания, медленно кружась, поднимаются в воздух сотни зеркальных осколков: перестраиваясь и колеблясь, каждый из них занимает своё место, чтобы в нужный момент, поддавшись единственному импульсу, снова составить единое целое, сомкнуться в непроницаемую зеркальную поверхность. Что будет написано кровью на зеркале, в котором он в последний раз увидит своё отражение? Там будет написано: "убийца". Там будет написано: "тварь". И там будет написано: "мертвец". Это - неуверенность, это - готовность к разочарованиям, это - страх потери чего-то неосязаемого, но очень, очень важного, и Эш проживает свои умещающиеся в секунду столетия, превратившись в натянутую струну, готовую вот-вот лопнуть.
Но никакого эмоционального дискомфорта он при этом не ощущает. Страх и неуверенность - не его, они принадлежат тому живому, что внезапно зародилось в нём, возникнув из пыли и пепла, и теперь в любой момент готово снова обратиться в пепел. "Эш" - имя, звучащее, как едва слышный шорох пепла под ногой. Имя "Брайан" - звонкое и острое, как звон битого стекла; и пока Эш ждёт, мысленно обратившись в тонкую натянутую нить и медленно вращая свою стеклянную броню, Брайан просто отвечает: "Хорошо". И осколки останавливаются - замирают и тут же осыпаются на пол, так резко, что на какой-то короткий миг Эшу кажется, будто он он слышит звон бьющегося стекла.
Он ничего не говорит, просто кивает и тянется за кружкой с остывшим кофе. Еле тёплая горечь помогает придти в себя и понять: мир остался прежним, ничего не разбито, ничего не сломано. Всё идёт так, как шло и раньше; время вернулось в привычное русло, и можно больше не думать об этом. Не бояться, не осыпáться в хрустящий под ногами пепел.
Взгляд падает на стоящую на столе аптечку, и Эш, притянув её к себе, принимается колупаться в недрах, последовательно извлекая на свет божий ватку, пластырь и хлоргексидин. А потом подходит к Браю, ворча:
- Руку давай.

Эш старается не улыбаться в ответ на подозрительный прищур, из всех сил старается, но не сдерживается - дёргает уголком рта, когда Брайан, ворча, всё-таки протягивает ладонь. И тут же прячет улыбку, наклонившись над смоченной дезинфицирующим средством ваткой. А потом осторожно, очень осторожно берёт протянутую ладонь:
- Угораздило же, а...
Сперва он стирает кровавые потёки - аккуратно,  едва касаясь и тревожно хмуря брови: боится ненароком задеть порез. Наверное, это уже превратилось в какую-то безусловную ассоциативную связку - кровь для него всегда означает боль, причинённую им кому-то другому. Когда крови много, она пахнет морем и медью; но, подсохнув, она обретает тревожный запах ржавчины, и тогда кажется, будто тела начинают медленно покрываться пятнами коррозии. Высохшие бурые потёки неприятно крошатся под пальцами, и это крошево ощущается даже сквозь неопреновые перчатки. Этот запах - одно из неуловимых и незначительных свидетельств смерти, как зрачки, не реагирующие на свет, как зеркало, не запотевающее от прикосновения к губам. Подобно изъеденному ржавчиной металлу, рассыпающемуся в пыль, люди, испачканные бурыми потёками собственной крови, тоже обречены сделаться прахом; Эш знает это, как никто другой - иногда в тревожных сновидениях под его ногами шелестит пыль, которой они стали.
Но сейчас он чует только слабый лекарственный запах хлоргексидина. Это спокойная и привычная деталь картины; с появлением Брайана в жизни Эша вообще возникло изрядное количество мелких и незначительных деталей вроде запахов, цветов и ощущений. Он помнит запах его злости - так пахнет раскалённый асфальт, над которым дрожит горячий воздух. Помнит запах мокрой щенячьей шерсти, стирального порошка, которым пахла футболка, и противопростудного средства, наповал разящего густым духом чёрной смородины. Помнит ссадину на затылке и мелкий мусор, запутавшийся в мягких волосах; помнит лихорадочный жар прикоснувшейся к спине ладони, и помнит, как радужка меняет цвет с голубого на цвет пасмурного осеннего неба, а ещё помнит тёмные пятна по её краю. Совсем недавно недавно ему было очень сложно думать и помнить подобными образами: они возникли из ниоткуда и исподволь проникли в его структурированное дискретное мироощущение, хаотично превращая строгие чертежи в какую-то сумасшедшую палитру. Чёткая логика Эша обросла полипами несущественных деталей...
Несущественных ли?
Отнюдь. Его мир в один момент стал живым и настоящим, тогда как раньше был будто бы вырезан из выцветшего картона. Было проще, яснее, легче... Но если бы ему предложили вернуть всё на свои места, он не согласился бы ни за что.
Смыв кровь, Эш осторожно заклеивает порез и осматривает дело рук своих с видом нейрохирурга, только что успешно пересадившего жирафу гипофиз кенгуру. И констатирует довольно:
- Так-то лучше.
Организм тем временем, кажется, окончательно приходит в себя: окружающее пространство ещё пошатывается, но уже не так сильно, как прежде, и вдобавок отчаянно хочется жрать, а это однозначно является хорошим признаком. Запихнув на место содержимое аптечки, Эш как бы между прочим интересуется у свежепрооперированного пациента:
- У тебя случайно не завалялась пара-другая сэндвичей, м?
И, не дожидаясь ответа, топает инспектировать холодильник.