Думая о чём попало – о том, что неплохо бы было погасить на тесной кухне свет, или выключить дребезжащий новостными сводками телевизор, ярким пятном света режущий глаза в опутанной мягким и чуть душным полумраком комнате с плотно задёрнутыми шторами поверх оконного проёма, - женщина, приглушённо шурша тканью в некоторой небрежности оставленной в гостиной комнате уличной одежды, опускается на диван, устало откидываясь на прохладную спинку предмета меблировки. Липкая тишина горчит стойким послевкусием краткого сна, в последнее время всё чаще и чаще погружающего в своё чернильное пространство от силы часа на три-четыре, не оставляя иного выбора, кроме как подниматься из плена впитавших тепло тела простыней и отрывать голову от взмокшей подушки,  то ли по привычке, то ли, действительно, от вязкой неизбежности – электрические импульсы искусственным светом озаряют кухню, занавески тяжёлой преградой задёргиваются, отделяя внутреннее пространство квартиры от черни улиц ночного Милуоки, монотонный голос телеведущего по ту сторону экрана заполняет комнату, доносясь до слуха точно через толстый слой ваты; она делает это лишь только потому, что привыкла.
Эмма Уоррингтон – одна из тех, чьё подсознание не терзает тревога кошмаров по ночам, и острым духом безысходности от привычно набирающей обороты бессонницы она не задыхается, не в силах сглотнуть ком каждодневной рутины, как подавляющее большинство. И остаток очередной ночи женщина проводит в скромной компании продуктов технического прогресса и книги в жёстком переплёте, купленной поздним вечером накануне в книжном магазине за углом за десять минут до закрытия – обложка пестрит серебристыми углами букв, складывающихся в отчасти бездушное «Мертвецы», ведь Эмма не брезгует литературой мексиканских писателей. Хосе де Лисарди, Хуан Рульфо, или Хорхе Ибаргенготий, как сейчас – а почему бы и нет? Не говоря уже о злосчастной привычке Уоррингтон собирать книги, повествующие о действах серийных убийц, будь то некто «рядовой», или же признанный одним из жестоких – книги разные нужны, книги всякие важны.
Относительную тишину, до тех самых пор пеленой застилающую уши, грубо вспарывает рёв двигателя и истошный визг автомобильных покрышек о крупянистую гладь асфальта – Эмма отторжено ведёт плечами, вздрагивая не то от неожиданности, не то от неприязни, спутанным клубком засевшей где-то в глубине нутра, и переводит взгляд от типографских строк и слабо освещённых лампой близь дивана книжных листов сперва на сокрытый за шторами оконный проём, зрительно очерчивая неровно лёгшие складки тяжёлой материи, а затем на ряд полок шкафа-стенки, плотно уставленный литературными изысками, едва ли не на собственном горбе перетащенными из Лос-Анджелеса сюда, в непривычный Милуоки. И вот что странно – этот город, неродной до неопрятности, отнюдь не кажется ей чужим, и Эмма в который раз ловит себя на смутной мысли, будто ей, впрочем-то, всё равно – в конце концов, к одному месту она гвоздями не прибита, а в Калифорнии её держала, разве что, работа и гражданский долг. Должно быть, это неправильно, дико и не по-человечески грубо, но Уоррингтон в который раз взглядом обводит корешки пестрящих разноцветом книг, в полумраке едва ли не выцветших – ночь всё обращает в полутона, лишь с намёком на яркость.
Художественные разборы биографий Зодиака, Жиля де Рэ, Нельсона Эрла, Цутому Миядзаки, Леонарда Лейка, Роберто Зукко, Дровосека из Нового Орлеана… Вне всяческих сомнений, когда одна из главных ценностей твоей библиотеки – «Энциклопедия нераскрытых убийств» Майкла Ньютона, бессонница из-за отсутствия кошмаров может показаться стороннему наблюдателю явлением даже несколько странным. Но Эмма так не думает – Эмма молча читает, мысленно прикидывая, о чём бы подумали более-менее знакомые люди, навестившие её квартиру, не ведая о бренности её профессиональной принадлежности, и скупо ухмыляется, растягивая уголки тонких губ в самодовольной улыбке. Ведь, на самом деле, полицейские – странные люди; обратная сторона медали преступности, в конце концов. Природный противовес злодеяниям, ничем способами своих свершений от преступлений не отличающийся, в общем-то.
Ведь люди всегда будут творить зло. Иногда они творят его неосознанно, не задумываясь о том, что причиняют кому-то боль, не имея при этом ни коего умысла на задворках собственных мотивов. Но некоторые являются истинными злодеями. Есть и те, кто творит так называемое «зло», на самом деле не разделяющееся на белое и чёрное, и лишь людьми окрашивающееся в цвета, пытаясь извлечь из него выгоду. Как полиция, например, причиняющая «зло» только тому, кого считает достойным этого, и чья боль принесёт ей выгоду. Око за око, зуб за зуб, знаете ли; а злодеяние – за злодеяние. Только вот взирают на него под разными призмами необходимости или же обыденных человеческих желаний. Так вот, выходит, сама Уоррингтон – тоже злодей, раз ворошит не бесследно ушедшее прошлое, в итоге задавая по призрачным «заслугам» тому, кто в своё время осмелился просто спустить курок? Да нет. Просто она знает секрет выживания в этом мире. Осознание того, что мир не делится на «черное» и «белое», но неуклонное продолжение игры по правилу разделения - пока платят.
А о том, что старый закон мести, блюда, подаваемого предпочтительно холодным, в итоге приведёт лишь к кучке слепых и беззубых людей, исправит которых лишь только новых виток эволюционного прогресса, Эмма старается не думать.
И потому молча переворачивает страницу книги в руках, закидывая ногу на ногу – можно подумать, лишь от одной прихоти сёстры Гонсалес, о коих повествует весьма откровенный в своих описаниях рассказ, занимались хищением молодых девушек, насильственно окуная тех в запутанную сеть проституции, предоставляя лишь один благой для них выход – добровольная смерть. А, быть может, виной всему пресловутый синдром Бога. Или теомания, как Вас будет только угодно.
Уоррингтон перескакивает в своём чтении через абзац, вычитывая в веренице мелких печатных букв, складывающихся в слова и строки, про кажущиеся автору кощунственными способы избавления от сошедших на край погибели дев, чьё нутро схоронилось, прогнив, под действием наркотических веществ – кокаин, героин, - а бикфордовы шнуры вен забились белесым порошком, вздувшись болезненной синевой с фиолетовыми проблесками отёков, а натыкаясь, наконец, победно вздёргивает плечи, расправляя, и поднимается с дивана, срываясь с вереницы мыслей на отчётливое произношение.
- … удары молотком по голове, топор, яды, пистолеты, нападения с ножом… Никакой изобретательности,- с каждым словом продёрнутый насквозь энтузиазмом голос меркнет в своей серости, и Эмма гулко хмыкает, захлопывая книжку и бестолково откидывая её на диван – упирает ладони в бока, выказывая своей позой лишь только разочарование вперемешку с накрывшей незаинтересованностью к материалу, и вперяет взгляд в телевизор, где ночная сводка новостей, уступив свой черёд незамысловатой серии очередного не исполненного смысла сериалу, отходит на задний план, оставив после себя лишь воспоминание. Женщина подхватывает с тумбы сбоку дивана пульт и, переборов скорое желание выключить электронную коробку к чёртовой матери, бездумно переключает каналы, щёлкая кнопками, и спустя пару десятков минут удовлетворённо откладывает пульт в сторону. Случайно подвернувшийся под руку канал уделяет эфирное время серии некогда известного британского телесериала, радуя глаз Берти Вустером и его камердинером Реджинальдом Дживсом – и, опустив ладони на шею, разминая отдающиеся тягучестью поверхностной боли от затекания места, женщина удаляется на кухню, пересекая хоть и небольшой, но просторный в отсутствии захламлённости коридор. Открывшаяся дверь комнаты обдаёт лицо ночной прохладой приоткрытого окна, и Эмма подходит к проёму ближе, минуя стол и отодвигая небрежно оставленный в полразворота на пути стул – здесь полупрозрачная тюль распахнута, да и того, что в её квартиру влезут, Уоррингтон не боится – кто в здравом уме и доброй памяти, скажите, станет лезть в квартиру на седьмой этаж? Тем более, к человеку, не обделённому табельным оружием и отдающей стойким холодком реакцией: спустить курок без промедления – головная задача каждого копа. Вопрос в том, что делать, если этим «кем-то» окажется некто знакомый. Губить хороших ребят, будто сошедших с конвейера, Эмма желанием никогда не горела. Хотя бы потому, что... Нет, ну не скорбеть же ей потом.
Глоток холодного кофе из чашки, оставленной на подоконнике, отрезвляет, позволяя не воспрянуть желанием задёрнуть ткань практически невесомых занавесок, колыхающихся на ветру – иллюминация дома заставляет задержать взгляд на бледно-голубом свечении фасада, позже уделяя внимание снующим вихрем огням фар проносящихся по дороге мимо автомобилей. Выбирая квартиру для переезда, Эмма и подумать не могла, что её привычка скрываться за плотной тканью штор от звуков и мельканий отблесков искусственного света пригодится и здесь, в недалёком от центра города районе. Занавесь, по старой привычке, Уоррингтон задергивала лишь по одной причине – не желала сорваться с собственной цепи, окунаясь в ночную жизнь с сотней-другой обуянных бессонницей людей. Хотя бы потому, что обладание машиной – верным другом о четырёх колесах – всегда предоставляло уйму возможностей, но да полицейский на то и полицейский, чтобы быть в полной боевой готовности в любое время дня и ночи. В конце концов, ей уже тридцать пять, и…
Чёрт, и когда только она начала думать о возрасте, вплетая его куда надо и куда не надо?
Но гулкая трель дверного звонка вынуждает оторваться и от мыслей, и от окна: Эмма резко сглатывает холодный кофе и заходится хриплым грудным кашлем, поперхнувшись – в голове становится неожиданно пусто, и приложить ума к тому, кому же она понадобилась в столь поздний час, женщина как минимум не в состоянии. Горло неприятно саднит, Уоррингтон скашливает образовавшийся в груди ком ещё раз, прикладывая ладонь к изгибу ключиц, и срывается с места, по пути оставляя чашку на столе – на мгновение Эмме думается о том, что звонок ей попросту почудился, сыграв свою роль в пространстве воспалённого смутными размышлениями подсознании, но телевизор в гостиной лишь пестрит изобилующим сарказмом диалогом – следователь-криминалист отчётливо подмечает это ещё из коридора и, кинув многозначительный взгляд на оперативную кобуру с Глоком, оставленным на вешалке близь шкафа-купе, место которого для зимних ночей Лос-Анджелеса обычно некогда занимало лёгкое пальто, приближается вплотную к двери, отчего-то задумываясь, что звонивший человек, должно быть, пришёл по её душу – да и кому, скажите, понадобится она, Эмма Уоррингтон, посреди ночи в самый, что ни на есть, обычный день? Брайан в её квартире не бывал даже тогда, когда они ещё преспокойно планировали дожить свой век в Калифорнии, многочисленные «клиенты» не доставали столь изощрённым образом никогда - впрочем, было бы, кому доставать, - а среди начальства и коллег приятелей у Уоррингтон не было лишь только по тому, что на новом месте работы на её железную хватку лишь вновь со странностью косились. И, - отчего-то, в том Эмма была на сто процентов уверенна, - по ту сторону двери – уж точно не притаились соседи, вдруг пришедшие просить соль.
А потому она склоняет голову, заглядывая в дверной глазок, и опускает руки на расположенные друг над другом ручку и поворотную защёлку замка, открывать, впрочем, не спеша – пространство за линзой глазка отзывается непроглядной темнотой, и Уоррингтон сдавленно чертыхается сквозь зубы, костеря выключенное кем-то из соседей освещение лестничной площадки. И ничего другого, кроме как отозваться вопросом, Эмма не находит – хотя и понимает смутно что, быть может, совершает невразумительную глупость. Впрочем, если она действительно кому-то нужна, то этот человек в любом случае настигнет её в любом возможном месте. Зачем откладывать на потом то, с чем можно распрощаться прямо сейчас?
- Кто?- голос звучит ясно, не смотря на напряжённость, и слишком громко для привычной тишины ночи – где-то на заднем плане, в гостиной, телевизор сменяет диалоги и шум топота каблуков актёрских туфель на музыкальную заставку титров, знаменуя конец очередной серии. Уоррингтон, по привычке, отбивает босой ногой о выстланный деревом пол коридора знакомый с юности ритм финальной мелодии – осведомляться о личности нарушившего покой хозяйки обычной американской квартирки Милуоки под фокстрот Энн Дадли вдруг кажется Эмме… немного легкомысленным и несерьёзным занятием, не находите?

Милуоки, штат Висконсин – это шестьсот с лишним тысяч незнакомых людей, снующих вокруг да около, и каждый – со своими мыслями, желаниями, целями, мечтами, неизменными потребительскими привычками, доставшимися роду человеческому, по всей видимости, в наследство от первых охотников и собирателей, и эгоистичным до омерзения требованием помнить каждого из них по именам. Отчего-то, именно здесь Эмме Уоррингтон больше всего хотелось именно не жить, а выживать в столь незнакомой среде, абсолютно не питая тёплых чувств к если не доброй половине человечества, то ко всей его львиной доли – уж точно. Люди не бывают спокойными – у них счета, кризисы, пробки, опоздания, мигрени и прочие стрессы; потому Уоррингтон равно раздражает и пугает слабонервных обывателей – а тогда и косые взгляды, в общем-то, кажутся не столь уж странным событием всей её жизни. Разница лишь в том, что в солнечной Калифорнии значения этому Эмма придавала, кажется, в разы меньше.
И не сказать, что сейчас, стоя у двери, Уоррингтон явно почувствовала себя одним из главных героев ситкома, но явственно и чётко заслышав за дверью знакомый голос, Эмме стоило большого труда не возжелать покрутить у чьего-нибудь виска пальцем и весьма приметном и понятном жесте. Прогрессирующие слуховые галлюцинации? Что-то новенькое. И совершенно невразумительное.
На пару секунд женщина шарахается от двери в сторону, будто она – дверь, - сделана не из металлического сплава, а из серной кислоты, вздёргивая брови – голос по ту сторону действительно может сойти за загробный, но Уоррингтон с успехом отметает столь нелепую для криминалиста со стажем мысль, едва глас называет её по имени, разве что не поясняя цель текущего визита. Женщина напряжённо вновь протягивает убранные с поворотной защёлки и ручки руки к замку, про себя анализируя не самую перспективную интонацию, в которую была окрашена речь Брайана Макбета, буквально мгновение назад лихом помянутого лично хозяйкой квартиры – его голос звучит весьма смято, будто Браю что-то мешает говорить, и даже выказывает проскальзывающие нотки страдания, смешанного с чем-то терпким и тянущим, точно камень на шее. И что-то Эмме подсказывает, будто Брайан говорит так явно не после многочасового веселья, кое вполне могло иметь место в далеко не самую отвратительную ночь. Разве что только Макбет не решил наведаться в её скромную обитель с ярчайшего в его жизни бодуна, отметив, так сказать, сие чудное событие в анналах истории их с Уоррингтон взаимоотношений. Впрочем, за закрытой дверью не обделённому фантазией следователю-криминалисту могло показаться что только угодно.
Потому дверь она, наконец, решает открыть – два раза глухо щёлкает замок, с заметным усилием нажимается ручка, и Эмма отталкивает створку двери от себя, мигом высовываясь в дверной проём. И на неожиданного ночного посетителя её взгляд с нотками практически высокомерного удивления напарывается столь внезапно, что Уоррингтон с трудом проглатывает рвущийся наружу возглас в лучших традициях лексикона пьяных грузчиков.
И нужно ли было говорить, что до тех самых пор блаженный товарищ Макбет в принципе не наведывался к ней в кондиции любой паршивости?
Потому что, смазано оглядев напарника с ног до головы, Эмме вдруг совершенно ненавязчиво хочется поинтересоваться, под какой товарный состав он попал, прежде чем прийти с целью подпереть косяк входной двери её квартиры. Ведь выглядит он соответствующе: некогда жившие своем обыденным существованием футболка и штаны разодраны до такого состояния, что без труда позволяют сходу отметить красочную россыпь рубленых и колотых ран под смачным слоем грязи с одежды – вернее, с её лоскутов,- отсутствие обуви наталкивает на мысли о крайне оперативном делании ног от кого-то крайне ушлого, а приобретающий ненормально красный оттенок правый бок футболки с подобной прытью, как расцветают на Земле такие дивные наркоманские цветы – маки, окончательно выводит определённо сыскавшую на свою светловолосую голову приключений Эмму из секундного ступора.
Просто очаровательная композиция, Макбет. Чистый восторг. И не признать того, что вокруг Брайана для полного фен-Шуя не хватает камеры, самой настоящей, с тремя серыми стенами и решетками вместо четвертой, грязным серым унитазом, умывальником и узкой койкой – комфортабле апартамент, то бишь, - Уоррингтон просто не могла.
- Брай, твою ж налево,- в практически полной темноте, наконец, озвучивает самую приемлемую – в плане цензуры, конечно же,- мысль Эмма, раскрывая дверь шире и выходя к порогу дверного проёма; ноги без обуви на краткое мгновение холодит кафель лестничной площадки, и Уоррингтон явственно радуется, что задержаться за порогом квартиры приходится ненадолго, буквально впихивая Макбета в коридор квартиры, придерживая за спину и плечи. Думать о том, как вообще у напарника хватило духа добежать до её квартиры, миновав, вдобавок, ещё и несколько этажей жилого дома, женщине даже не хочется – впрочем, когда есть, от кого убегать, вопрос о внешнем виде не так уж первостепенен.
Втолкнув Брайана в квартиру, Эмма отвлекается, закрывая дверь за собой на два оборота замка – и, зацепив взглядом отливающий насыщенно синим с багрянцем по краям след на шее, уже точно убеждается в том, что Макбет – не безответственный кретин-мазохист, решивший разбавить своё бытиё чем-то экстремальным. Хотя, насчёт безответственного кретина можно было ещё поспорить.
Впрочем, размышления и анализ ситуации срочно приходится откладывать на времена как минимум более подобающие – невооружённым взглядом видно, как Макбета старательно штормит, и к Эмме он пожаловал, по всей видимости, с целью поправить мачту и подлатать паруса.
- В ванную, сейчас же! Живо!- Уоррингтон бросает на напарника не терпящий промедления и возражений взгляд, торопливо бросаясь к входному проёму вышеобозначенной комнаты и распахивая дверь так, что она едва ли не с грохотом отскакивает от стены обратно, жалобно скрипя петлями, но женщину сей факт будто и не задевает – криминалист молча щёлкает переключателем света, зажигая люстру в ванной, и перемещается на кухню, благо, небольшой коридор позволяет ограничиваться от силы двумя-тремя шагами от одного объекта к другому. – Сейчас вернусь и буду выяснять, кого мне в данной ситуации подвешивать вверх ногами.
Должно быть, со стороны это звучит не столь уж радужно, ведь единственным человеком, которому Эмме хотелось сейчас всыпать по пятое число, был именно Брайан – по всей видимости, из-за того, что самолично вновь вляпался в очередную авантюру, никого не спросив. Вариант того, что Макбет просто подвернулся под горячую руку, зная натуру и исключительную «везучесть» напарника, Эмма отмела сразу же, только узрев его красочный вид во всём прекрасии; но теперь, едва ли не выдёргивая ящики кухонных тумб в поисках запихнутой явно глубоко в виду непотребности аптечки – откуда ей было знать, что однажды в обычную летнюю ночь её компанию с лихвой разбавит никто иной, ка Брайан Макбет? – Уоррингтон прекрасно понимает, что побуждающие к действию подзатыльники с её стороны куда меньше понадобятся мужчине, нежели чем реальная помощь.
И когда злосчастная аптечка – чёртов белый пластмассовый ящичек с красным крестом посерёдке, - найдена, следователь-криминалист, как проклятая, срывается обратно в ванную, в дополнение ко всему подхватив с кухни и стул – для Макбета.
- Так, герой кошмара на улице Вязов, - моральная поддержка явно не была коньком Эммы; зато аморальная – удавалась на славу. – Это кто ещё посмел убивать тебя без меня? Накручу кишки на люстру,- Уоррингтон оперативно опускает ящик с медикаментами на поверхность удачно примостившейся в углу стиральной машинки, стул же – на пол, подле Брайана, и окидывает напарника таким взглядом, будто бы он сейчас оторвал её от дела государственной важности. Впрочем, почему бы и не назвать таковым распитие кофе у открытого окна в два-три часа ночи? – Состыковывай свой шаттл со стулом, чего стоишь,- буркает женщина, отворачиваясь к оставленной аптечке. Похоже, что вечно убегать от проблем среди них двоих умела только она одна – Брай же с крайней избирательностью собирал шишки покрупнее и побольнее, особо не заботясь о последствиях. Хотя, спрашивать о том, чем конкретно он думал, было сейчас как минимум нерезонно.
Непозволительно громко хрупают замочки аптечки; Эмма откидывает крышку, занося кисти рук над пространством ящика, и сперва даже задумывается, прежде чем выудить перекись водорода, вату и бинты – у Макбета грязь по всей одежде и сколам ран, самое главное сейчас – предупредить гангрену; развернувшись, наконец, обратно, Уоррингтон опускается напротив напарника на корточки, без лишних вопросов берясь за края футболки – вернее, за то, что от неё осталось, - и аккуратно отлепляет прилипшую от пропитавшейся насквозь крови ткань, порываясь просто натянуть хлопок, дорывая, а сняв, отбрасывает в сторону, на дно находящейся за спиной Брайана ванны. Отсутствие элемента одежды, наконец, позволяет рассмотреть не самую радужную картину паутины порезов, лёгших поверх кожи до ярких кровоподтёков, и на лице Эммы на мгновение пролегает шок вперемешку с изумлением – но женщина, в итоге, лишь хмурит брови по привычке, и с силой отрывает взгляд от ран к лицу мужчины.
- Милый, что произошло? – больше хочется спросить, правда, какого чёрта он опять во что-то вляпался, но Уоррингтон поспешно прикусывает язык, переводя взгляд на умеренно кровоточащую рану с правого бока. – Ты как под грузовик попал, честное слово. И не вздумай мне врать – помню я продукты твоей «творческой импровизации»,- Эмма смазанным движением кисти откручивает крышку с пузырька перекиси водорода, и отрывает от взятого из аптечки бинта кусок, складывая его в несколько раз, прежде чем пропитать жидкостью и приложить ткань к самой крупной ране, стирая подсыхающую корку крови и грязи по бокам открытого повреждения,- Это придётся зашивать, детка.
А ведь стоит, быть может, спросить, нет ли срочной нужды везти Макбета в ближайшую больницу, вздымая резиной колёс асфальтную пыль на поворотах – впрочем, сейчас, в любом случае, черёд первой помощи. Иначе, если Брайан по неосмотрительности Уоррингтон лишится какой-либо части своего тела – особенно учитывая то, что он, похоже, ещё и как следует повалялся на земле, прежде чем к ней прийти, - Эмма будет как минимум не Эммой.

Эмма Уоррингтон до умопомрачения любила, когда в выгребной яме её будничных дней происходило нечто интересное; в частности, интересным незамужняя, как самая яркая печать свободолюбия, американка считала всё, начиная от мелких бытовых «радостей», до очередного убийства уже которого серийного маньяка за последний год – но, будучи женщиной проницательной, Эмма исконно предпочитала не вмешиваться в саму суть, предпочитая браться за наиболее некрасочное для сторонних обывателей – последствия. А заранее зная, к чему может привести её вмешательство, Уоррингтон всё равно предпочитала вмешаться. Ведь, в конце концов, как это так: сыграть роль заинтересованного зрителя, и всё равно остаться в стороне?
Но когда события не столь лицеприятные, относящиеся, первоочерёдно, к совершенно другим людям, предпочитали накрывать своей волной и её, Эмме становилось как-то не по себе – впрочем, глядя сейчас на многострадального Макбета снизу вверх, Уоррингтон могла утешить себя мыслью о том, например, что, скорее всего, разбирается скорее с последствиями, нежели чем с непосредственно событием. А, заодно и тем, что Брайан определённо сделал большой шаг через самого же себя, переступив порог её дома – да даже просто позвонив в её дверь, чего уж там, - и женщина,  кроме всего прочего, конечно же прекрасно понимала, что она – просто последний человек в мире, к которому Макбет явился бы в столь бесперспективный для него час; и не сказать, что сей любезный визит знаменовал собой тотальную безысходность и тленность бытия – значит, определённо соврать.
Впрочем, Эмма лишь на мгновение затаивает дыхание, пропуская вдох, едва только Брайан спешит обмолвится об истинной цели своего визита, любезно пояснив способ нанесения сих многочисленных ран на его бренное тело – а оттого и чувствует себя «несколько не так», едва заметно расширяя глаза не то от существенного столкновения внутренних парадоксов, не то просто от ужаса ситуации, и с заметным усилием отталкивает от себя мысли о том, насколько был не эстетичен тот, кто одарил Макбета столь нелицеприятными рубцами и гематомой-ушибом поперёк шеи – в последней, правда, ещё можно найти нечто оригинальное, но Уоррингтон поспешно сводит размышление на «нет», просто выделяя раны как следы борьбы. А потом испытывает лишь жгучее желание ударить напарника чем-нибудь по голове – чем-нибудь потяжелее, как следствие; Эмма и минутой раньше задумывалась о профилактическом подзатыльнике в целях практического сдвига мозга внутри черепной коробки Брайана на законное место, также упоминая то, что яркая пощёчина – это унизительно, а подзатыльник же побуждает к действиям, но теперь желание навешать напарнику поверх уже полученного растёт в геометрической прогрессии вкупе с осознанием некоторых деталей дела. Тех, к примеру, что Макбет определённо вляпался в очередную историю в который раз за свою относительно короткую, но зато бурную – можно сказать, что даже чересчур бурную, - жизнь, даже не позаботившись о последствиях, которые камнем упали уже на Эмму. Хотя сам Брайан был, скорее, снежной лавиной – а потому на голову сваливался он лавиною же. И не в самом прекрасном смысле сих слов.
Вообще, Макбет изначально, по определению, был совсем не тем мужчиной, о котором могли бы мечтать самки обывателя типичного, да не в обиду то было сказано, хотя бы потому, что главным пределом всех мечтаний таковых барышней была стопроцентная перспектива схорониться за мужицкой спиной, как за каменной стеною – беря во внимание непосредственно Уоррингтон, Брайана, напротив, скорее хотелось подхватить на руки, побаюкать, а потом кормить с ложечки манной кашей, и сама Эмма с завидной регулярностью даже не могла и ума приложить, что же она сама нашла в сим преисполненном страданиями – по крайней мере, в конкретно данную секунду, - чуде. Впрочем, в её истинно женской фигуре было столько решительности, что хватило бы на пятерых здоровенных мужиков. Именно поэтому, по всей видимости, «здоровенные мужики» интересовали её в самую последнюю очередь. А сама прожжённая по годам Уоррингтон предпочитала, грубо говоря, «вести» - и потому тесное сотрудничество с Брайаном Макбетом, человеком, действительно умевшим проявлять чисто человеческие слабости, было не очередным мелким пазлом её будничной жизни, а целой деталью механизма жизни. Той самой, где вытащишь один винтик – и всё будет работать не так. Если не заглохнет насовсем. Отчасти, именно по той причине мистер Макбет остался в её бытие на гораздо больший срок, нежели чем всё остальные краткосрочные увлечения Эммы. А их, что несложно было поверить, было не так уж и мало – и если даже их горе-роман, который и романом-то назвать было сложно, не продлился дольше среднестатистического в плане практики Уоррингтон, компания Брайана была для женщины настолько обыденна, что мыслей о её лишении, тем более, добровольном, в голову даже не закрадывалось. А теперь, наткнувшись на весьма колоритную информацию об угрозе жизни Макбета, Эмму будто приложили затылком о стену суровых будней полицейских.
И даже не смотря на то, что розовых очков Уоррингтон в принципе никогда не знавала, сей завуалированный «удар» пришёлся едва ли не по её собственному самолюбию, в то время как сама Эмма сознательно не рассматривала даже вариант о том, что Брайана могли просто попытаться запугать – какой там, её больше интересовало, что это ещё за «не в первый раз», и где конкретно присутствовала она лично, когда удосужилась его пропустить.
- Нет, дорогой, я, конечно, знала, что ты просто мастер округа по сбору неприятностей на свою милейшую голову, но не до такой же степени,- сдавленно реагирует Уоррингтон, сжимая руки в кулаки – привычка фирменно отыгрываться в любой ситуации топчется поверх навязчивого желания прописать Макбету по тыкве с вопросом о том, чем вообще он думал, если подобное, выходит, произошло уже в который раз, но Эмме вдруг кажется, что ответ на свой последний вопрос она знает и сама – ничем он не думал. Нечем там думать, чёрт возьми.
И уж лучше бы он и впрямь попал под грузовик.
Но заместо длинной витиеватой тирады с запутанными словосочетаниями и многочисленными подтекстами женщина лишь выдыхает напряжённо, обращая своё внимание на кровоподтёки мягких тканей тела, сидящего не стуле напротив – вернее, замершего каменным изваянием, и Эмма давит в себе желание спросить, что ещё терзает Макбета после бурных нескольких минут, вовремя решившись оставить очередную проблему на призрачное «потом» - она и с поверхностными-то не справилась. Да и Брайана спросить хочется о гораздо большем и более существенном, хотя, казалось бы, куда уж существеннее – например, как всё это вообще произошло, и запомнил ли он чужого лица нападавшего. Хотя на деле нужно было поинтересоваться лишь о том, а не лучше ли вообще отвезти Макбета в больницу и сдать в цепкие руки хирургов – уж им он точно не будет строить жалостливые глаза в ответ на нужду зашить кровоточащую рану.
- Боюсь, все рынки по продаже новых тел сейчас закрыты, а в головной офисе «Реинкарнация» с их непосредственной выдачей я не работаю,- Эмма напускно кривится в лице, смазанным движением скользя мокрым от перекиси бинтом по разбитой едва ли не в мясо коже и старательно стирая кровь, а вместе с нею – и попавшую с одежды на тело грязь. - Скорее уж, тружусь в локальном филиале твоего личного ада на Земле… И, нет уж, это тело мне нравится гораздо больше, нежели чем какое-то там «новое». Хотя и высокохудожественности будущих рубцов я отнюдь не гарантирую,- а затем морщит нос, откидывая использованный бинт на дно ванны вслед за майкой, и отрывает новый, вновь смачивая антисептиком, мысленно перебирая запас обезболивающего у себя дома. И почему-то кроме шотландского виски на ум ничего не приходит.
А оттого, когда Брайан в очередной раз нарушает устаканившееся в без малого тесном помещении молчание, Уоррингтон даже не изменяется в лице – лишь в который раз перемещает взгляд с поля активной деятельности на лицо мужчины, незаинтересованно вглядываясь в чужие глаза.
- В любом случае, ты ведь уже пришёл,- Эмма пожимает плечами, делая вид, будто бы ей всё нипочём – а про себя в очередной раз сходится на мысли о том, что напарник, наверное, рассуждает как то так: буду наступать на старые грабли, пока они не сломаются о мой чудный лоб. В том, что лоб, как и вся голова, был у Макбета чудным, Уоррингтон даже не сомневалась. А что до извинений, то клевать лишний раз напарника тем, что их в карман не положишь, Эмме просто было дотошно, в третьем-то часу ночи – он и сам прекрасно знал это без неё.
Но в следующий же миг все мысли, побуждения и подсознание женщины занимает соскользнувший из-под нарочитого касания бинта осколок – следователь-криминалист с чисто профессиональным скептицизмом подтверждения предубеждений касательно найденного фокусирует цепкий взгляд на упавшей на поверхность кафеля стекляшке, шарит ладонью по полу, а зацепив пальцами, подносит ближе к лицу – и сквозит таким недоверием к происходящему, что не без подозрения окидывает Брайана фирменным убийственным взглядом.
- Использовать для покидания локаций дверь тебя так и не научили, да, Брай? Не через окно ли ты, случаем, ко мне шёл?- вот уж не зря ведали – Эмма с разительным упрямством не умела делать лживые комплименты, но зато мастерски говорила искренние гадости. – И, конечно же, нужда поспешно покинуть место пребывания через оконный проём застала тебя не выходя из дома,- осколок отправляется в ванную, отскакивая от поверхностей сантехнической меблировки, Уоррингтон искренне хмыкает и даже думать не хочет о том, что жизнь довела Макбета до того, что он, полицейский, вообще-то, не нашёл другого выхода, кроме как броситься вон из окна, как лемминг с обрыва. Впрочем, быть может, женщина делала поспешные выводы, и это как раз-таки Браем успешно попытались пробить окно – по всей видимости, в квартире у него было очень душно, раз так. На каком он там этаже, собственно, обитает? - А я ведь говорила, Бри, что не стоит покупать именно эту квартиру. Впрочем, зная тебя, шлейф неприятностей ты принесёшь повсюду. Теперь не буду расставаться со своим и без того верным Глоком. Обожаю тебя за эту неискоренимую привычку вносить чуточку разнообразия в жизнь каждого окружающего тебя человека. И я искренне надеюсь, что мне не раскроят череп в остатки сегодняшней же ночи – если и умирать, то не столь безвкусным образом,- но пусть Эмма и ворчит откровенно, её руки точно живут отдельной жизнью от головы и помыслов – быстро избавляют Макбета от слоя подсохшей крови и грязи, делая его на чуть-чуть более похожим на нормального человека, хотя нормальностью в его жизни уже явно и не пахнет даже. Хотя, по-хорошему, учитывая общее состояние Брая, его было бы легче просто облить перекисью с головы до пят. Или, вовсе, действительно купить ему новое тело.
А потому, откидывая в сторону очередной кусок бинта и обводя взглядом стёкшее на пол осколками стекло некогда разбитого в запале окна, Уоррингтон лишь смахивает со лба прилипшую светлую прядь, и задумчиво морщит брови на макбетовскую рану в боку.
- Нужно отвести тебя в госпиталь,- утруждается, наконец, выпалить Эмма, и закусывает изнутри щёку, подхватывая с пола пузырёк перекиси. – Впрочем… Я могу зашить рану и сама. Хочешь, милый?- стянуть чужую кожу в паре-тройке мест, не имея должного медицинского образования – о, да, Уоррингтон действительно была падка на попытку разнообразить свои будни, стремясь применить давно приобретенный навык на практике. И она, кажется, лишь делала вид, что предоставляет Брайану право на выбор.
Как будто она хоть кому-нибудь когда-нибудь его предоставляла.

А самое главное – Брайан не то, что просто не похож на львиную долю многочисленных знакомых Эммы, количество которых ежедневно растёт в пропорциональной прогрессии даже не смотря на без малого плотный график и весьма специфическую особенность Уоррингтон не запоминать большинство людей по именам (как правило, в связи с тем, что её саму не интересуют результаты столь бесполезного занятия), но и живёт так, как будто и вовсе существует – просто потому, что он, Брайан, такой… Такой Макбет, с его неизживающими принципами работать на износ даже там, где это и не нужно вовсе, и то и дело переступать через себя самого – ведь Эмма лишь старательно делает вид, что ей разительно наплевать на реакцию напарника всякий раз, когда детали очередного добытого – если не вырванного из чьих-нибудь рук в прямом смысле сих слов, - дела пестрят особо кровавыми деталями, а в действительности она, криминалист Уоррингтон, женщина с несоизмеримой тягой к лишь относительно «прекрасному», всё прекрасно видит и даже понимает – про себя, естественно, будто выверяя до миллиметра то состояние, когда Брай, в кои-то веки, дойдёт до точки кипения и молча перевернёт в их кабинете стол, озвучив напарнице место, где её уже очень давно и страстно ждут. Ну, а пока – бедный он; верит всему. Или это все остальные бедные, что ничему не верят?
Но стоит отдать ему должное – Эмма уже давно заметила столь немаловажный факт, что Макбет, в каком бы состоянии не находился, всегда остаётся собой и только собой, до исключительности – Уоррингтон действительно любит непоколебимых людей, хотя про себя и насмехается привычно: будь Брай на смертном одре, сыпал бы он столь несопоставимым количеством излюбленных «остроумный замечаний» в состоянии, к жизни непригодном? Ответа женщина не знает – и, может, только того ради уже в который раз навязчиво советует напарнику даже не вздумать помирать без неё – хотя определённо о чём-то догадывается, строя предположения. К смерти у неё всегда было слишком специфическое отношение, чтобы это так просто понять. Да и размышляла Уоррингтон как-то также: не нравится – не слушай, но и ныть себе не позволяй – выпровожу вон. Пинком. Из окна. Под гимн родной страны. Пусть знает своих героев.
Впрочем, нынешнее состояние напарника едва ли можно окрестить способствующим жизнедеятельности. А потому Эмма лишь вскидывает светлую бровь в привычном жесте, едва только Брай принимается говорить, подтверждая предположение хозяйки квартиры – что-то подсказывает ей, будто Макбет лишь забивает вереницей слов острые болевые ощущения, обостряющиеся при каждом его телодвижении, будь то простая ухмылка – напущенная в отчаянии гримаса, - знакомое движение плечами или завершившийся исступлённой болью каждой клетки тела смех, от которого Брайана складывает пополам так, что Эмма едва ли успевает податься чуть назад, невпопад уходя от неожиданного столкновения лбами – Уоррингтон нарочито предполагает, что ещё одной шишки, в данном случае на лбу, напарник уж точно не оценит. И она не без парадоксального внутреннего восхищения вдруг замечает, что тот, кто одарил Бри вязью рубцов, грозящих остаться в памяти светлыми чёрточками шрамов, должно быть, весьма недурно шинкует капусту.
А, быть может, дело в осколках стекла, градом холодного звона осыпающихся на светлый кафель её ванной комнаты.
- Утешения ради лишь замечу, что столкновение рожи с асфальтом в качестве экстренного торможения априори не способствует весёлому расположению духа,- Уоррингтон говорит это Макбету будто куда-то в сторону, зацепляя с прохладной плитки пола ещё один скол закалённого стекла, чья прозрачность так старательно смазана разводами кровавого багрянца поверх – отводит ладонь чуть в сторону и вверх, на свет, слегка запрокидывая голову назад, и щурит глаза, рассматривая. Брайан, остающийся на пару секунд на периферии её зрения, вдруг кажется ей до странности органичным в столь специфической обработке, и Эмма без лишних усилий отбрасывает острое стекло через его плечо в ванную позади макбетовской спины, под колкий звон хрупкого осколка оглядывая напарника с ног до головы вновь – взгляд задерживается на уровне расположенной под слоем кожного эпителия диафрагмы, а края рваной раны сбоку столь гармонично дополняют картинку перед глазами, что Эмма едва ли отрывается от пёстрого видеоряда возможного развития событий сегодняшней ночи. Впрочем, её наврятли интересуют такие моменты, как тот, например, каким образом качественно извалявшийся в грязи детектив умудрился добраться до места её обитания, а, самое главное, как ему вообще пришло это в голову – Уоррингтон, несомненно, куда больше разит та малозначительная деталь бытия, в соответствии с которой весь сочный букет ран был нанесён Браю исключительно сталью и битой крошкой стекла – это очевидно, пулевыми ранениями здесь и не пахнет – но почему же так называемая «нужда», заставшая Макбета не выходя из дома, не воспользовалась пистолетом, для наиболее быстрого и эффективного устранения своей проблемы?
Не слишком-то расчётливо, не находите?
Или же киллер был настолько самоуверен, что намеревался завалить пусть и не находящегося в комплекции борца дзюдо, но всё же далеко не хилого Макбета, запросто так? Неужели одно то, что Брай – детектив, а, значит, имеет при себе табельное оружие, не остановило человека не с самой безопасной профессией от столь необдуманного шага? Или же он вознамеривался побороть полицейского его же собственным оружием?
А вдруг, наша «нужда» и вовсе оказалась вдруг противником прогресса?
Как бы то ни было, мысленный восторг Эммы тут же сходит на нет – кажется, человеку, нанёсшему ночной визит мистеру Макбету, лучше и дальше побольше практиковаться в шинковании капусты и даже не казать носа туда, где он лишь относительно «мастер» и «человек своего дела». Впрочем, в любом случае её напарнику жутко повезло – или не повезло, учитывая, что раненных и недобитых просто так в покое не оставляют. Пить бы ему по-чёрному, с его-то жизнью. Хотя, юмор у него и без того соответствующего цвета. А потом она с Эммой – на одной волне.
И, да, пожалуй, она завидует. По-белому, потому что в её репертуаре остаётся чёрным исключительно словцо – для чужого глаза тёмное и неприятное, как гуталин. Да и не только для чужого – а потому, когда Брай вдруг послушно подхватывает первое случайное предложение – обдуманным она на полном серьёзе считала самоличное оказание необходимой помощи Макбету при помощи подручных материалов, - дальнейшего развития событий, Уоррингтон крепче сжимает в ладони пузырёк с перекисью водорода, смазанным движением ввинчивая поверх пластмассовую крышку; для неё один факт появления Макбета в столь колоритном для него одного месте, как дом напарницы, уже говорит едва ли не обо всём, а когда он зацепляется за озвученную потребность, как за спасительную тростиночку, у Эммы мельком рябит в глазах.
Уоррингтон терпеть не может, когда всё идёт совсем не так, как ей изначально хотелось. И от Брайана того она просто не ожидает – хотя и догадывается, отчасти понимая, что сама же словами и выдворяет его из собственной квартиры. И Макбет, чёрт его дери, принимает напущенное уоррингтоновское ворчание за чистую монету – и удерживается, видать, тем только, что в принципе не способен встать и дотащить отяжелённое свежими рубцами тело до двери ванной, а там – прочь из квартиры, прочь из дома, вон с широких проспектов улиц, а Эмму не видеть бы недели две.
Но неужто Макбет думает, что Уоррингтон в самом деле так похожа на аттракцион невиданной щедрости?
- Ну, нет уж,- коротко отрезает она, отрицательно качнув головой – антисептик с лёгкой подачи руки отправляется обратно в раскрытую аптечку позади, но для того Эмме приходится на несколько секунд отвернуться, а потому выражения лица Брайана женщина не видит. – Послушай, милый,- ладони освобождённых рук ложатся напарнику на щёки без какого бы то ни было подтекста, приподнимая лицо человека напротив, едва только Уоррингтон разворачивается обратно - Макбет до сих пор сидит на стуле, а поднявшаяся Эмма наверняка наталкивает на мысли о нависшей гарпии. Или о змее-искусителе, например, - мне всегда казалось, что ты особо не жалуешь врачей; так неужели сейчас доверишь столь тонкое дело какому-то замызганному дежурному врачу, в невесть какой кондиции находящемуся в ближайшем госпитале посреди ночи? – конечно, первым, что ставило в тупик лично Уоррингтон – местонахождение и регламент работы ближайшего медицинского учреждения, но и о чрезвычайно адекватного состояния находящегося там медика, наверняка грезящего о мирном домашнем сне, криминалист обещать Браю просто не могла. – Да и потом, пока я дотащу тебя до автомобиля, довезу до места оказания помощи, найду свободного специалиста, потрачу время на объяснение ситуации - за то же самое время я успею как следует подлатать тебя и уложить отдохнуть,- и не говорить же Макбету, что поверх всего этого ей просто жаль светлого салона своей машины, а тряпок, которыми она могла бы обмотать напарника, у неё просто нет – да и непосредственно себя ей тоже жаль. Хотя бы просто потому, что ей, не смотря на далеко не хилую фигуру, после перетаскивания Брая по лестницам и лифтам, самой понадобится срочная медицинская помощь.
Да, трезво оценивать собственные силы Эмма умеет.
Пусть и не без умелой попытки каждый раз переборщить. Ведь лучше перебдеть, чем недобдеть, верно же?
- Не вредничай, детка. Если уж ты ко мне пришёл, запросто так отсюда ты не уйдёшь,- а вот это уже смело можно было расценивать как угрозу – вообще, если Уоррингтон что-то обещала, то она с неизменной постоянностью предпочитала сие нечто исполнять. И Макбет – она была просто уверена – конечно же, об этом знал.
И Бри наверняка был не таким дураком, чтобы не понять того, что этими пустыми беседами он лишь теряет время. Да в конце концов, Эмма сама понять не могла, откуда у неё ещё столько спеси на то, чтобы прямо сейчас не шить уже макбетовскую рану нитками по живому, а ещё тратить словарный лимит среднестатистической ночи на уговоры её далеко не счастливого обладателя.
Просто потому, что Брайану уже давно пора смириться с тем, что не будущее мира зависит от него, а его будущее зависит от мира. Ближайшее будущее так уж точно.